поговорим о чем-нибудь более интересном. Я попросила Синтию купить мне шелковое платье в Париже и обещала сообщить ей, на каком цвете остановилась, — мне кажется, что темно-синий лучше всего подходит к моему цвету лица. А ты как считаешь?

Молли согласилась — так было проще, чем тратить время на размышления; она была слишком занята тем, что пересматривала в мыслях все черты характера Роджера, которые открыла для себя в последнее время, — те, на которых основывались домыслы ее мачехи. И тут они услышали внизу шаги мистера Гибсона. Впрочем, он не сразу поднялся в гостиную, где они сидели.

— Ну, как там маленький Роджер? — сразу же спросила Молли.

— Боюсь, у него скарлатина. Я рад, что ты вовремя уехала, Молли. Ты ею не болела. Придется на некоторое время прервать всяческие сношения с Холлом. Если и есть болезнь, которая меня страшит, так именно эта.

— Но ты же ездишь туда и возвращаешься к нам, папа.

— Да. Но я всегда принимаю все необходимые предосторожности. Да и вообще, бессмысленно рассуждать о риске, если он связан с твоим непосредственным долгом. А вот бессмысленного риска лучше избегать.

— Он будет тяжело болеть? — спросила Молли.

— Пока не знаю. Уж я сделаю для мальчугана все, что смогу.

Любое глубокое чувство всегда заставляло мистера Гибсона вернуться к языку своей юности. Молли сразу поняла, что случай сильно его заинтересовал.

Несколько дней жизнь мальчика оставалась в опасности; еще на несколько недель болезнь перешла в затяжную форму; потом непосредственная угроза миновала, не нужно было больше с нетерпением ждать ежедневных новостей, и Молли начала понимать, что из-за строгого карантина, который оба дома продолжали соблюдать по настоянию ее отца, она, скорее всего, больше не увидится с Роджером до его отъезда в Африку. О, почему она так расточительно распорядилась теми днями, которые провела рядом с ним в Холле! Хуже чем расточительно: она избегала его, отказывалась вести с ним непринужденные разговоры, ранила его переменой своего отношения — а ведь она слышала в его голосе и читала в его глазах, что он озадачен и уязвлен, — теперь же она все пересматривала в воображении выражения его лица, тон голоса, взгляд, постоянно преувеличивая их значимость.

Однажды вечером, после ужина, отец сказал:

— Как говорят наши селяне, я нынешний день прожил не зазря. Мы с Роджером Хэмли крепко подумали и составили план, следуя которому миссис Осборн с сыном уедут из Холла.

— Ну, что я тебе говорила, Молли? — встряла миссис Гибсон, бросив на Молли всеведущий взгляд.

— Они поселятся на ферме у Дженнингса, всего в четырехстах ярдах от Паркфилдских ворот, — продолжал мистер Гибсон. — Сквайр и его невестка сильно сдружились, пока малыш болел. Кажется, он понял, что совершенно немыслимо разлучать мать и ребенка и отправлять ее во Францию — у нее не будет там ни единой минуты покоя, — а он, насколько мне известно, именно так и намеревался поступить. Хотел выкупить у нее сына, на свой манер. Но в ту ночь, когда я не мог сказать точно, удастся ли мне спасти его жизнь, они вместе рыдали у его постели и утешали друг друга; и тогда словно упала разделявшая их завеса; с тех пор они, можно сказать, сделались друзьями. И все же Роджер, — (Молли зарделась, взор вспыхнул и смягчился; какое блаженство — слышать звук его имени!), — как и я, считает, что мать куда лучше управляется с ребенком, чем дед. Полагаю, то был единственный полезный урок, который она получила от этой своей бессердечной нанимательницы. Она прекрасно знает, как нужно воспитывать детей. Именно поэтому она нервничает, раздражается, страдает, видя, как сквайр кормит ее ребенка орехами и поит элем, позволяет ему все, что заблагорассудится, и вообще безмерно его балует. Но она слишком пуглива и не в состоянии ему противиться. А если она будет жить на ферме, если у нее будет своя прислуга… Кстати, комнаты там отменные, мы съездили убедиться лично, а миссис Дженнингс пообещала как можно лучше заботиться о миссис Осборн Хэмли, она считает, что ей оказана особая честь и все такое, да и от Холла туда всего десять минут пешком, так что они с малышом смогут гулять туда и обратно, сколько им заблагорассудится, но при этом она сама сможет следить за питанием и распорядком жизни ребенка. В общем, я считаю, что славно сегодня потрудился, — закончил он, потягиваясь, а потом встряхнулся и встал, готовый отправляться дальше, к пациенту, к которому его вызвали за время его отсутствия.

«Славно потрудился, — повторил он про себя, сбегая по лестнице. — Уж и не помню, когда я был так счастлив!»

Он не поведал Молли всего, что произошло между ним и Роджером. Роджер открыл новую тему как раз в тот момент, когда мистер Гибсон поспешно покидал Хэмли-Холл, завершив все дела по устройству Эме и ее сына.

— Вам известно, что мой отъезд назначен на следующий вторник, мистер Гибсон? — спросил Роджер, к некоторому удивлению доктора.

— Разумеется. Я надеюсь, что в вашей научной деятельности вам, как и в прошлый раз, будет сопутствовать удача, а дома не будет ожидать никаких горестных известий.

— Спасибо. Да. Я тоже на это надеюсь. Как вы полагаете, я могу не опасаться, что заразился?

— Разумеется! Если бы болезнь распространилась по дому, мы бы уже увидели соответствующие признаки. Впрочем, помните, со скарлатиной ничего никогда не скажешь наверняка.

Минуту-другую Роджер хранил молчание.

— А насколько опасным, — спросил наконец Роджер, — сочтете вы мой визит в ваш дом?

— Вот уж была бы честь предложена! Боюсь, в данный момент я склонен отказаться от подобной чести. Ребенок заболел всего месяц или недели три назад. Кроме того, я еще заеду сюда до вашего отбытия. Я должен убедиться в отсутствии симптомов водянки — такое осложнение случается при скарлатине.

— Выходит, я больше не увижу Молли, — произнес Роджер; и голос его, и вид свидетельствовали о крайнем разочаровании.

Мистер Гибсон обратил на молодого человека свой проницательный, цепкий взгляд и глянул на него так пристально, будто наблюдал первые симптомы неведомого заболевания. А после этого врач и отец сжал губы и продолжительно, понимающе присвистнул.

— Фью! — сказал он.

Загорелые щеки Роджера сделались еще на тон темнее.

— Но вы передадите ей мои слова? Слова прощания! — взмолился он.

— Я — нет. Не стану я передавать весточки от юноши к девушке, кем бы они ни были. Я объявлю своим дамам, что запретил вам даже приближаться к дому, а вы чрезвычайно огорчились из-за того, что вынуждены были уехать, не попрощавшись. Только это я и